Икона "Рождество Христово"
Материалы, техника: | Дерево, левкас, темпера, сусальное золото и серебро ( |
Размер: | 30Х26 см |
Сохранность: | Хорошая. Лики, руки, фигуры людей и животных, пейзаж - минимальные вмешательства. Мелкие прописи во второстепенных местах. |
Время: | Начало XVIII в. |
Место: | Новгородский север |
Цена: | Продана |
Самое необычное тут фигуры пастухов. Двое испугались, обнявшись и отпрянув при виде чуда: «Слава Господня осияла их и убоялись страхом великим» (Лк. 2:9). А третий, наоборот, мирно сидит справа внизу, кормя улыбчивых овец. Вся эта сцена как бы провозглашает в тон ангельскому славословию: «Слава в вышних Богу и на земле мир и в человецех благоволение.» (Лк. 2:14). Умиротворённые овечки идиллически разбрелись по иконе, а одна даже улеглась напротив взволнованного Иосифа, заменив косматого «старого пастуха — Исайю — Духа сомнения», привычного тут. Эти замечательные детали отличают нашу композицию от прочих сцен «Рождества» с минимальной ролью пастухов, определённой ещё «рублёвским» вариантом иконографии. Казалось бы, перед нами импровизация народного северного художника, произвольно внёсшего в икону милые ему моменты сельской жизни. Однако всё же не он автор этой пленительной композиции. Оказывается, она была создана... в XV веке, и повторяла сюжеты придворного византийского искусства эпохи Палеологов. Несколько её примеров сохранилось: например, знаменитая новгородская икона XV века из собрания Павла Корина или таблетка начала XVI из музея Троицкой Лавры. Удивительно то, что этот канон, будучи фактически старее рублёвского, исчез уже в XVI веке, вытесненный «московской» версией. Казалось, что он навсегда остался в Средневековье. И вот он вдруг всплывает в позднем искусстве Севера. Как он дотянулся сюда, удивительно. Значит, ходила всё-таки по землям новгородских пятин какая-то прорись «коринского» варианта, не была забыта в петровское время и показалась какому-то крестьянскому ценителю старины более привлекательной, чем господствующие в современной ему культуре разновидности «Рождества». Возможно, наша икона одна такая в своём роде — ибо повторов данной схемы позже начала шестнадцатого века нам найти пока не удалось. Завораживает, как, воспроизведённая художественным языком народной северной иконы императорской эпохи, византийская поэтичность обрела второе дыхание, зазвучала на диво легко и естественно. Настолько, что и не заподозришь трехсотлетнюю традицию в этой как бы спонтанной песне.