Икона в басменном окладе "Св. Никола Можайский"

Оказалось, что любимейший русский святой — не имевший к нам отношения грек, живший задолго до Руси-государства и мощами после смерти пребывающий вообще где-то в латинском мире. Тем интереснее формирование образа русского Николы, национальные формы культа которого всё больше отдаляются от заморского прототипа. Таков, в особенности, «Можайский». Содержание композиции — видение Николы-воина, отгоняющего татар от городка 14 века — ничего уже не имеет общего с изначальным мирликийским епископом, а тип изображения, восходящий к древней и ветхой скульптуре из Можайского собора, хоть косвенно причастен византийско-латинской сакральности (так как навеян скульптурой Николая над гробом в Бари), на самом деле сторожит чёрный ход в национальное подсознание, запечье русской веры, населённое тенями языческих богов. Неспроста Можайский — самый любимый душой (и «коммерчески востребованный») тип изображения Николы. В случае с нашей иконой все положительные качества данного сюжета усилены до максимума — размером, сохранностью, временем памятника. Мало найдешь безупречно уцелевших басменных ансамблей 17 века, а тут всё это на месте без изъяна — полоски, пластинки, дробницы, касты. «Немерность» образа — он почти полуметровый — кратно усиливает ценность оклада (не подберёшь в таком размере — тут только сохранность, без вариантов). Мощная выразительность письма обеспечена тем, что нажаты сразу две клавиши 16 века (архаичная крещатая фелонь и монументальные пропорции фигуры с маленькой главой на большом, ассиметричном, словно колеблемом скрытой внутренней силой теле). За счет этих особенностей живопись будто заглядывает в годуновскую эпоху, кажется старше своих лет и тем обаятельнее. Есть и мелкие редкости иконографии — симметричное расположение палицы и набедренника справа и слева на пояснице святителя (последний писался редко), а также замена традиционной сцены Никейского чуда необычным здесь образом Эммануила вверху. Столько счастливых совпадений — темы, формы, красок, материалов — вывело памятник на какую-то особенную ступень восприятия, когда, даже в окружении подобных себе (древних, басменных, неповторимых) он неизменно главенствует, формируя центр соцветия.