Сюда попадают не только иконы "северных писем", но и многие памятники более традиционных направлений, проходившие когда-либо через нашу галерею. Музей беспристрастен и предоставлен для интересных икон независимо от их стилистики. Главный критерий здесь - исключительность произведения. А она не обязательно определяется манерой письма. Музейность предмету может придавать необычный сюжет или всего лишь какой-нибудь нюанс иконографии, композиции, технологии. Лучше всего, когда таких достоинств два или больше. Тогда вещь не просто фиксируется сознанием под каким-то недвижным углом. Она начинает переливаться в нескольких лучах смысла.
Вот, например, северный образ XVIIIв. «Чудо в Хонех». Его первое достоинство - яркий стиль.
Красивые, смелые детали способствуют тому, что туземная простота исполнения образа, как по волшебству, из слабости становится силой. Смелостью живописи завоёвывается право преподносить элементарность приёмов как лучшее и единственное украшение иконы, не требующее дополнительных завитушек.
Но стиль - не всё. Сюжет иконы (сам по себе редкий и эффектный, выступающий ещё одним достоинством вещи), имеет дополнительный (вот и третий луч смысла) исторический отлив.
Икона «Чуда в Хонех» повествует о спасении христианской святыни от агрессивных язычников (они попытались затопить храм, но внезапно явившийся архангел рассёк скалу на пути потока). На Руси этот сюжет имел миссионерский характер. Подобные иконы писались для храмов в недавно христианизированных землях. Образы «Чуда» служили прямым предостережением местному населению, неоднозначно воспринявшему новую веру, предупреждали о том, что, внешне кажущийся беззащитным, храм находится под патронажем грозных сил.
Наша икона могла быть задумана именно как такой предостерегающе-просветительский образ. Церковный размер (однако небольшой, для маленького здания) и туземный, то есть глубоко провинциальный, стиль, в свете идеи о замысле иконы как «урока язычникам», заставляют совсем по-иному взглянуть и на ситцевые шаровары, и на клюквенное болото с одиноко затерянной церковкой. Увидеть тут не только красивую условность, но и отсвет забытой, суровой и таинственной реальности.
Посмотрим на другой шедевр, сложный стилистически-сюжетный состав которого также создаёт калейдоскопическую игру ассоциаций, производит как бы одновременное нажатие нескольких клавиш в сознании зрителя.
В остальном, казалось бы, икона обычна. Но это не так. Редкая деталь - надпись над фигурами пророков Ильи и Моисея: Илья от живых - Моисей от мёртвых.
Образы «облачного схождения» пророков, влекомых ангелами, на Фавор, часты в «Преображениях», но такие пояснения на иконе - большая редкость. И вот, благодаря акценту, поставленному мастером, композиция надписей вверху стала выглядеть, словно «шапка» документа. Истинность Преображения «заверена двумя подписями». Левое заверение - от всего живого человечества, правое - от всего мёртвого. Просто что-то невероятное...
И вот, сочетание редкой подписи и тонко сервированного барокко обеспечило необходимый «сдвиг фокуса», то самое наличие ряда достоинств, что придали иконе действенный, особый статус.
Бывает, что иконография образа подчёркнуто традиционна, а композиция - заведомо статична, бессобытийна. Но частные её решения полны неожиданного обаяния. Такова икона рубежа XVIII-XIXвв. «Спас на троне».
Разделки трона - в стилистике «книжной гравюры», а нарядные лещадки пола подобны росписям крестьянских сундуков. На провинцию же, возможно северо-западную, указывают характерные фигурные «наконечники» по углам внутренней рамки. Необычайно яркие цвета. Кажется, что нежно-розовый цвет подушки выбран автором специально, как забота о босых ногах Христа - всё остальное выдержано в жёсткой красно-чёрно-жёлтой «экзотической» гамме, а подушка на фоне этой экспрессивной расцветки выглядит мягко, по-домашнему.
По стилю эта икона - яркий провинциальный ампир с вкраплениями архаики. Композиционно - образец оригинально организованного пространства. В смысле иконографии - кладезь любопытных деталей. Колористически - настоящее созвездие красок. Она интересна сразу со всех точек зрения, хотя сам по себе сюжет «Спаса на троне», много веков почитавшийся во всём православном мире, будто создан для того, чтобы служить образцом иконографической незыблемости и стилевого консерватизма.
Тем более неожиданны и любопытны могут оказаться иконы, отражающие специфику сугубо нашего, русского благочестия.
Церковь крыта «лемехом», осиновой черепицей. Мастер изобразил лемех чёрным контуром и цветными лаками по сусальному серебру. Вроде бы не цвета осиновой доски. Но кровли деревянных храмов действительно в старину красились, а с годами, утратив древнюю окраску, они стали характерного светло-серебристого оттенка. Нарисованный лемех, особым промыслом, повторил судьбу настоящего: цветные лаки на иконе частично потёрлись, а серебро цело, хоть и потускнело со временем.
Святой Прокопий - представитель загадочного сонма «Праведников Из Гробницы», северных святых, о жизни которых почти ничего не известно и все их чудеса произошли посмертно, от их тел, изначально безвестных и безымянных. Отрывочные данные житий устанавливались по материалам ... снов, в которых преподобные являлись благоговейно трепещущим селянам. Для святых возводились приделы, храмы и целые монастыри, счёт их чудес переходил за сотню, а официальная Церковь до последнего противилась их канонизации.
Понятное дело - в культе «праведников» чувствуется очень много стихийного, почти слепого желания чуда, желания обретения «своих», местных святынь, аналогичных святыням далёких центров. Христианская культура давно истребила языческие способы устранения этого голода по местной святости, а своего утоления не давала, ввиду объективно низкой плотности святынь на бесчисленные километры Севера. Церковь верно чувствовала первобытный импульс культа «праведников», берущий начало уже не столько в христианской традиции, сколько в самом инстинкте чудесного, присущего человеку как виду.
Это своеобразное обуздание иррационального порыва непреднамеренно выразилось в стиле иконы «Св. Прокопия ». Благообразная безупречность, прочная ювелирная чеканность манеры письма будто смиряет стихийный культ, служит ему благочестивыми оковами.
Прекрасная сбалансированность формы и сущности образа «Св. Прокопия »особенно заметна в сравнении с другой нашей иконой,« Св. Артемием Веркольским ». Стиль её не противопоставлен фееричности сюжета (отрок был убит молнией во время пахоты, обретён нетленным в берестяном гробу, прославился как целитель - особенно детский), а отвечает ей, отчего произведение достигает, кажется, высот фантастичности.
Деревянный монастырь, например, предельно достоверен. Это не абстрактные иконные «палаты», а натуральная, знакомая иконописцу архитектура. Правдивы бревенчатые ворота, шатры, колокола. Но вся эта «реальность» показана баснословно, словно в перевёрнутый бинокль: опрокинутой, куда-то летящей. Словно даже стены и башни поражены страшной грозой, подхвачены порывом благочестивой бури, и вместе со всем тварным миром участвуют в вознесении праведника.